Религиозные мотивы в романе Г. Грасса "Жестяной барабан". Жестяной барабан Гротеск в романе жестяной барабан

Австрийский прозаик Герман Брох, когда лет семьдесят тому назад прочитал - еще в рукописи - роман младшего собрата Элиаса Канетти под названием «Ослепление», сказал о его персонажах: «Но это уже не настоящие люди». А Канетти ответил: «Это - фигуры...» И прибавил: «Люди и фигуры - не одно и то же... Роман как литературный жанр начинается с фигур. Первым романом был «Дон Кихот». Что вы думаете о его главном герое? Не представляется ли он вам достоверным именно потому, что является крайностью?» {{Elias Kanetti. Das Augenspiel. Lebensgeschichte 1931-1937, Muenchen-Wien, 1985, S. 44.}}

Так он сказал Герману Броху, а вот еще что записал по тому же поводу для самого себя: «Однажды мне пришло в голову, что мир не следует более изображать так, как то делалось в старых романах, потому что мир распался ».

При этом Канетти вовсе не относил к «старым романам» ни сочинения Гоголя, ни даже сочинения Сервантеса. Ведь решающим, на его взгляд, было отнюдь не время написания книги, а от времени как бы и вовсе не зависящий характер авторского мировосприятия: к примеру, умение того же Гоголя через посредство смещенного образа постигать и воссоздавать непопровимо смещенный мир императорского Петербурга...

1. Кое-что о герое книги

«...Я принадлежу к числу тех восприимчивых младенцев, - заявил Оскар Мацерат, главное действующее лицо «Жестяного барабана» и одновременно повествователь, - чье духовное развитие уже завершено к моменту появления на свет, в дальнейшем его надлежит только подтверждать...» И далее: «Одинокий, никем не понятый, лежал Оскар под лампочками и сделал для себя вывод, что так все и останется, пока через шестьдесят-семьдесят лет завершающее короткое замыкание не обесточит все источники света, а потому и вообще расхотел жить, еще раньше, чем началась эта жизнь под лампами; только обещанный барабан помешал мне тогда более активно выразить свое желание вернуться в нормальное положение эмбриона головкой вниз».

Здесь сразу соприкасаешься как бы с совершенно новым (по крайней мере, «иным», нежели в большинстве известных всем нам книг) взглядом на жизнь: автор констатирует (причем словно «наперед»!) некое изначальное, необоримое, фундаментальное несовершенство мироздания, какую-то «порочность» его привычного и тем самым вроде бы уже чуть ли не «нормального» естества. Иными словами, Грасс готов брать в расчет наличие жизненных обстоятельств, которые не поддаются никакому более или менее существенному улучшению.

Сегодня такой взгляд на вещи распространен особенно широко, даже стал чуть ли не само собою разумеющимся. И прозывается он «постмодернистским» . Одни этот взгляд разделяют, другие, напротив, оспаривают. Но оттого, что закроешь на нечто глаза, оно не исчезнет, даже, увы, ничуть не усохнет...

Вдобавок, по-видимому, именно сейчас человечество переживает свою самую последовательную, а может статься и самую глобальную постмодерную ситуацию.

На протяжении всей человеческой истории «модернистские» и «постмодернистские» периоды (то есть те, что отличались верой в прогресс, в достижимость высоких общественных идеалов, наличием светлой мечты, или, напротив, - скептицизмом, насмешливым неверием и пр., и пр.) попеременно наследовали друг другу: «модернистская» (преимущественно средиземноморская) античность сменилась застойно-«постмодернистским» Средневековьем; последнее, в свою очередь, оказалось вытесненным - опять-таки «модернистским» - Ренессансом, а за ним последовала эпоха маньеристского и барочного «упадка»...

И так все это тянулось вплоть до сегодняшнего дня, который вляет собою, чуть ли не «образцовое» царство мировидения постмодерного. Тем не менее, если мир наш по какой-нибудь внешней или внутренней причине вскорости не погибнет, нас, надо полагать, ожидает следующее модернистское «возрождение»... В настоящий момент, мы однако, энтузиастически осваиваем постмодерный «упадок». Нынче именно он отправляет у нас функции «символа верым».

Само собою разумеется, что такое коловращение ничем не напоминает оркестр или балетную группу, послушно подчиняющиеся дирижерской палочке. Рука, палочку держащая, либо вообще отсутствует, либо остается не только невидимой, но и как бы «непостижимой». Тем не менее, некие постмодернистские «правила», все-таки, существуют; нам лишь неведомо, когда , кем , как и, главное, ради чего были они введены.

Для меня очевидно, что «Жестяной барабан» - произведение сугубо постмодернистское (к тому же в этой своей ипостаси чуть ли не образцовое); оттого и м е н н о с е й ч а с - не раньше и не позже - его в числе других книг Грасса отметили Нобелевской премией. Так что тут все как раз очень даже логично...

Может, впрочем, статься, что даже чуть логичнее некоей «нормы», в конце концов установившейся путем проб и ошибок. Я имею ввиду, что Нобелевских премий, конечно же, удостоивались далеко не все из тех, кто их так или иначе заслуживал. Даже ограничившись немцами, позволительно было бы спросить, отчего этих премий так и не получили ни Герман Гессе, ни Бертольт Брехт?.. Однако, цель моя состоит вовсе не в осуждении затеи сказачно разбогатевшего изобретателя динамита, а именно в ответе на вопрос, п о ч е м у учрежденную импремию все-таки присудили именно теперь и именно этому роману Грасса?..

Как о том свидетельствует само название, чуть ли не ведущая в книге роль досталась детскому жестяному барабану: мать, родив Оскара, тут же и решила к третьей годовщине первенца преподнести ему такую игрушку. И лишь это ее счастливое решение кое-как примирило нашего героя с тяготами человеческого существования. Можно бы даже сказать, что только при условии обладания барабаном он и согласился жить...

Хотя время от времени (в некие переломные моменты) Оскар делал попытки с барабаном своим разлучиться, тот так и остался для него - в смыслах прямом и переносном - способом (или, как знать, может быть, даже и Целью ?) существования. Ведь, барабаня, наш герой выражал свое отношение к бытию... И состоит оно в фундаментальном его неприятии . Не будучи обусловленым социально, бытие так и остается, я бы сказал, целиком и полностью «беспартийным», а, следовательно, именно эикзистенциальным : «Я барабанил не только против коричневых манифестаций. Оскар сидел также под трибунами у красных и у черных, у скаутов и у молодых католиков... У Свидетелей Иеговы,.. у вегетерианцев и у младополяков...» Иными словами, все социальные образования герою нашему в равной мере отвратительны.

В то же время барабан, пусть и не сразу, начинает его «кормить»- причем как материально, так и, можно бы сказать, «духовно». С одной стороны, Оскар делает карьеру популярного, недурно зарабатывающего музыканта, а с другой - вроде бы осознает сакраментальную весомость «барабанной» деятельности. Недаром однажды он повесил свой инструмент на шею гипсовому изображению Сына Божего, что вроде бы должно было подтвердить чуть ли не их «идентичность»... А много позже, когда французские полицейские задержали Оскара в качестве предполагаемого убийцы медицинской сестры Доротеи, он так им и представился: «Я - Христос!»

Да и Иисус вроде бы Оскару симпатизирует: даже выбивает на его барабане «Лили Марлен» и прочие популярные ритмы. Но когда Оскар собрался, наконец, уходить, и Иисус спросил его, любит ли он Сына Божьего, то услышал в ответ: «Я тебя терпеть не могу и все твои штучки-дрючки». А Иисус ему: «Ты, Оскар, камень, и на этом камне я создам Церковь мою. Следуй за мной». И героя нашего слова эти до того разозлили, что он отломал палец у гипсового изображения Бога.

Как видим, все тут построено на противоречиях, даже точнее было бы сказать на некоей капризной (а то и опасной) д в о й с т в е н н о с т и.

Итак, Добро и Зло неразличимы... А, может быть, даже и нераздельны?!.. А в то же время они не составляют целостности...

Когда хоронили его рано умершую мать, которую Оскар по-своему любил, он «желал вскочить на гроб. Он хотел сидеть на крышке гроба и барабанить. Не по жести, по крышке гроба хотел стучать Оскар своими палочками». Но еще ему хотелось лежать в материнской могиле... И это тоже как бы две стороны одной медали...

Тут, наверное, пришло время поразмыслить над некоторыми особенностями Оскара Мацерата как человека и как литературного героя. Помните: он явился на свет целиком завершенной личностью и одновременно желал бы не покидать материнского лона. Лишь перспектива обладать барабаном подвигнула его на отказ от вожделенного убежища. Но только на время подвигнула. Ибо героя непрестанно манит вечный покой материнской могилы...

Было бы, разумеется, наивным объяснять эти странности оскарова характера некоей его индивидуальной психологией, ибо, конечно же, он - «фигура» в том самом смысле, в каком употреблял это определение Элиас Канетти. Иными словами, Оскар тут - попросту «медиум», с помощью которого автор намерен покопаться в зловонной куче, каковой, на его взгляд, была, есть и будет история рода человеческого. Ибо единственный логический вывод, вытекающий из упорного нежелания нашего героя появляться на свет и, тем паче, из его стремления воротиться в уют могильного забвения - это непоколебимая убежденность в том, что мир сей вообще не стоит нашего в нем присутствия...

Не случайно же «Жестяной барабан» зачинается таким эпизодом: осенью посреди необозримого поля сидит у костра будущая бабушка Оскара, Анна Бронски, и лакомится печеной картофелиной. Мимо, привычно спасаясь от полицейской погони, пробегает Йозеф Коляйчек: по национальности он, как и она, из кашубов (о них в романе сказано: «...наш брат и поляк не настоящий, и немец не настоящий»), а по роду занятий - поджигатель.

Анна Бронски, разумеется, прячет Коляйчека под своими четырьмя юбками. Сидя там, он, непонятно каким образом, ухитряется сделать ей ребенка...

Эта «кашубская история» лишь подкрепляет все вышесказанное: ведь и она отложилась в сознании Оскара прежде всего неистребимым желанием спрятаться от страшного, немилосердного мира под четыре бабушкины юбки...

Но известный след в душе нашего героя, надо думать, оставила и дедушкина страсть к поджигательству, или точнее сказать, - к любому разрушению. Оскар, как бы «вечный трехлетка», кроме умения виртуозно бить в барабан, был наделен еще одним необычным талантом: мог немым криком резать стекло. И на темных улицах ночного Данцига выступал в совсем уж необычной роли: вскроет, бывало, аккуратненько витрину ювелирного магазина, спрячется и совращает легкой наживой добропорядочных ночных прохожих (Диавол-искуситель - вот еще одна оскарова функция в этом странном романе).

Именно так совратил он двоюродного брата матери Яна Бронски, которого, - может быть, и не безосновательно - считал своим отцом, поскольку Ян с его матерью спал, а вдобавок был еще, как и Оскар, голубоглазым...

Вокруг нашего героя вообще разыгрывается нечто вроде античной «комедии ошибок»: не только считающийся его отцом Мацерат вроде бы таковым не является, но и Куртхен, младший Оскаров брат, назван сыном нашего героя, ибо «трехлетка» Оскар не раз забавлялся в постели с Марией, новой женой своего фальшивого отца...

Что тут истина, что - ложь, так и остается невыясненным. Да и не имеет это для Грасса ни малейшего значения...

2. Об обороне Польской почты, о войсках

маршала Рокоссовского в Данциге и о книге

Гюнтера Грасса «Мое столетие»

«...По волнам Тихого океана навстречу друг другу проплыли два мощных авианосца, разукрашенных наподобие готических храмов, дали своим самолетам стартовать со своих палуб, после чего пустили друг друга ко дну. А самолетам теперь некуда было сесть, и они беспомощно и чисто аллегорически зависли в воздухе, подобно ангелам, с гудением расходуя запас горючего».

Эти строки не столько клеймят бесчеловечность войны, не так даже осуждают ее кровавость, как вроде бы тычут пальцем в ее полную бессмысленность , в ее наперед заданную абсурдность. Оттого и вопрос, кто с кем и ради чего воюет, «справедлива» или «несправедлива» изображаемая война, тут даже не ставится.

Дело ведь в том, что в глазах автораистребление себе подобных не может быть оправдано вообще никакими резонами, даже и теми, что кому-нибудь могут показаться «высокими» и «святыми». Но исходит он при этом вовсе не из прописей христианской морали. Нет, позиция Грасса обусловлена тем, что для него человеческая история вообще лишена какой бы то ни было «истинной» (или, если угодно, «высокой») Цели , к осуществлению которой всем нам надлежало бы стремиться... Да и какая уж там цель, ежели и в ы б о р -то надлежит делать лишь между бессмысленным бытием и избавленным от хлопот небытием?..

Не по этой ли причине в «Жестяном барабане» наличествует довольно-таки обширный раздел, где автор совершенно как бы неожиданно начинает издеваться над тем, что даже ему должно бы быть по- своему, если не свято, так, по меньшей мере, дорого. Я имею в виду описание событий, связанных с обороной Данцигской Польской Почты в первые часы второй мировой войны.

Поскольку сочинитель «Жестяного барабана» тоже, конечно же, кашуб, ему пристало бы симпатизировать полякам, но... Нет, немцам Грасс, разумеется, не симпатизирует. Просто в истории с захватом почты их как бы и не существует: да, рвутся снаряды, свищут пули, но нет людей , то есть в данном случае атакующих немцев, которые как-то проявляли бы себя через поступки... Зато в изобилии наличествуют обороняющиеся поляки... Но то, что по логике вещей должно бы выглядеть трагедией, оборачивается - именно благодаря их поведению - постыдным фарсом. ..

Очередной барабан нашего героя пришел чуть ли не в полную негодность, а хоть так-сяк его починить способен лишь пан Кобиелла, комендант вышеупомянутой Польской Почты. И Оскар уговаривает Яна Бронски с ним туда сходить. Но едва дядя и племянник (или отец и сын?) переступают порог, начинается ее штурм.

Немецкий сняряд разорвался в комнате, где находились наши герои, и все они, кроме Оскара, получили тяжелые ранения (особенно пострадал мастеровитый комендант). Но, освободившись таким манером от необходимости участвовать в боевых действиях, они принимаются... играть в карты.

Немцы, ясное дело, почту все-таки захватили и расстреляли чуть ли не всех ее защитников, включая и Яна. Что же до Оскара, то его - «невинное дитя», подвергшееся таким треволнениям, - не только и пальцем не тронули, но положили в больницу. Кроме того, ему удалось-таки обзавестись загодя присмотренным новым барабаном; тем самым он, по собственным его словам, «придал хоть какой-то смысл обороне Почты».

С не менее «веселой злостью», а, можно бы даже сказать, что и доброй долей цинизма, описан конец той, наверное, самой кровавой в истории человечества войны, что началась штурмом Польской Почты. Войска маршала Рокоссовского вступили в Данциг. Семейство Мацерата - вкупе с вдовушкой-соседкой и в окружении мешков с сахаром - прячется в собственном погребе.

Русские солдаты уже в доме и вот-вот сюда заглянут. Мацерат снимает с лацкана пиджака нацистский значок и бросает на пол, чтобы наступив на него ногой, укрыть от глаз победителей. Куртхен и Оскар, как малые дети, мечтают значком завладеть; Оскар оказывается ловчее, и сжимает значек в кулаке...

В это время русские - при ближайшем, впрочем, рассмотрении они оказались калмыками, - оккупирують подвал и принимаются по очереди насиловать вдовушку. Марию, однако, не трогают,- надо думать, из-за сидящего у нее на коленях Куртхена. И тут Оскар вдруг возвращает Мацерату его значок, а Мацерат - как бы в состоянии умопомрачения - этот corpus delicti берет и сует cебе в рот, вроде бы намереваясь проглотить. Но начинает давиться... И один из калмыков разряжает в Мацерата автомат, потому что не может понять, почему тот вдруг опустил руки и зашевелился...

Убитый валится на пол, а Оскар по этому поводу медитирует: «...У меня не шла из головы некая сложная конструкция, вычитанная у Гете. Муравьи заметили, что ситуация изменилась, но не побоялись окольных дорог и проложили новую трассу вокруг скрюченного Мацерата, ибо сахарный песок, струящийся из лопнувшего мешка, не стал менее сладким оттого, что армия маршала Рокоссовского заняла город Данциг».

Между прочим, выходит, что Оскар - двойной отцеубийца, ибо Яна Бронски он погубил, приведя на Польскую Почту, а Мацерата - толкнувши под пули калмыка... Кстати, в этих двух преступлениях героя нашего прямо обвиняет лилипут Бебра, «высокий покровитель» Оскара, особа некогда приближенная к самому... Геббельсу.

Помянутый Бебра, между прочим, дает Оскару еще и такую, любопытную своей неожиданностью, характеристику: «Вы злы и тщеславны, как, собственно, и положено гению». Слово «гений» тут, надо думать, указывает не столько на музыкальные способности Оскара, сколько на его умение разгадывать загадки бытия.

Иными словами, читателя вроде бы призывают вслушиваться в оскаровы откровения, ибо он - своего рода Вергилий, что ведет нас по не ведающему Завершения миру, ибо нет в мире этом ни единой истинной Цели: «...Они уже надеялись, что скоро, что скоро будет конец, чтобы можно было начинать снова или продолжать в том же духе после финальных аккордов... в надежде, что концу скоро придет конец... А когда в самом деле пришел конец, они обратили его в богатое надеждами начало... Ибо сказано в Писании: покуда человек не утратил надежды, он будет начинать снова и снова в исполненном надежды финале...»

Впрочем, это еще можно бы наречь, если не «оптимистичным», так, хотя бы, на самом себе не зациклившимся коловращением , ибо истинного страха оно как будто и не порождает. Чего, однако, не скажешь о видениях, которые являются Оскару, когда он вдруг решает покинуть райские кущи детской безответственности и принимается расти, постепенно превращаясь в уродливого горбатого карлика. Сразу и не сообразишь, что это его решение могло бы значить? Скорее всего, некую «социализацию»: ведь теперь он вынужден так или иначе вписываться в окрестное бытие.

И тут же вроде бы терпит фиаско: он бредит, и ему является гигантская карусель, на которой вертится множество мальчиков и девочек. Их давно укачало, и они умоляют остановить карусель, но Отец Небесный (он же - Хозяин Карусели) все вынимает и вынимает из кошелька монетки и платит за следующий круг. И каждый раз оборачивается к детям иным своим ликом:

«...Иногда то был Распутин, который... зубами колдуна впивался в монетку за очередной круг, а иногда то был король поэтов Гете, достававший из изысканного расшитого кошелька монетки, лицевая сторона которых неизбежно изображала его отченашевский профиль, и снова Распутин - завораживающий, и снова Гете - сдержанный. Немного безумия - с Распутиным, потом - из соображений здравого смысла - Гете. Экстремисты группируются вокруг Распутина, календарные мудрости - вокруг Гете...»

Некий немецкий исследователь, старательно все проверив, назвал год, когда, по всей вероятности, впервые было вымолвлено словечко «постмодернизм». Точную дату этого события я, увы, запямятовал, но помню, что она ненамного опережает время написания «Жестяного барабана». Иными словами, контуры вроде бы нового художественного (да и философского, вообще мировоззренческого) явления лишь осторожно нащупываются, а Грасс уже сподобился вылущить чуть ли не существеннейшую его суть?! Прежде всего, имею тут в виду этих с течением времени один другого с м е н я ю щ и х Гете и Распутина : ведь первый олицетворяет носителя традиций, а второй - их разрушителя? ..

Тут, впрочем, у меня возникает некое с Грассом рахождение: он, различая «модернистское» и «постмодернистское» , как видим, ставит во главу угла уважительное или, соответственно, неуважительное отношение к традиции ; на мой же взгляд, тут весомее наличие веры в Прогресс , в достижимость Цели или же, соответственно, всеобщность Безверия. Впрочем, это, может оказаться, и расхождением чисто терминологическим, поелику традиции уже и сами по себе - нечто вроде «Цели»...

Оттого у Грасса, надо думать, важнее другое, а именно, что он утвердил, - впрочем, к этому, наверное, специально и не стремясь, - и з в е ч н о с т ь «модернистских» и «постмодернистских» начал. И тем самым, в сущности, перечеркнул все послевоенные «прогрессистские» упования. Ведь История, - во всяком случае, с точки зрения сочинителя «Жестяного барабана» - вовсе не какая-то там восходящая спираль, а попросту замкнутый круг.. .

Приятель Оскара Клепп некогда был монархистом, приверженцем Британского королевского дома, а ныне - член Коммунистической партии Германии. И, нас об этом уведомив, автор присовокупляет: «Одного у Клеппа отнять нельзя - он оставил для себя открытыми пути ко всем конфессиям: ...учение Маркса надлежит хорошенько перемешать с мифом джаза». Однако в подобной «открытости» напрасным было бы искать свободу выбора : напротив, тут, скорее, имеешь дело именно с хождением по замкнутому кругу ...

В новелле «1908» (и тут я, как обещал, обращаюсь, наконец, к книге «Мое столетие») рассказчик - тогда еще маленький мальчик, которого отец взял с собою на митинг, - не утерпев, помочился в штаны именно во время антивоенной речи Карла Либкнехта. И был нещадно бит отцом, правоверным соци. «Вот поэтому и только поэтому, когда позже все началось, - признается некогда битый мальчик, - я побежал на призывной пункт и записался в добровольцы, и был впоследствии награжден за храбрость...

Выходит, что герой этой новеллы, если бы не случай, имел все шансы остаться правоверным левым и не стал бы ландскнехтом первой мировой войны... А из этого разве не следует, что в глазах Грасса идеология немного стоит?.

В новеллах с «1914» по «1918» фигурируют знаменитый пацифистский писатель Эрих Мария Ремарк и чуть ли не столь же прославленный (особенно, в последние десятилетия) певец солдатской доблести Эрнст Юнгер. «Они, - повествует Грасс, - вспоминали о войне с нескрываемым энтузиазмом» (хотя вроде бы и выставляя ей противоположные оценки). Но когда Ремарк - не без воодушевления - начинает превозносить боевые достоинства саперной лопатки, Юнгер удовлетворенно присовокупляет: «Вы совершенно правы, дорогой Ремарк...»

Иными словами, между милитаристом и пацифистом опять-таки нет никаких существенных различий, а свобода убеждений - чуть ли не химера?..

В новелле «1956» тема продолжена: здесь повествуется о встрече прославленного гедееровского драматурга и режиссера Бертольта Брехта с защитником моральних ценностей Запада, поэтом Готфридом Бенном. «Вам удалось фенотипическое отчуждение», - восклицал один, а другой пришептывал: «Ваша западная мертвецкая монологически, как и диалектически, существует бок о бок с моим эпическим театром».

Иными словами левые и правые (если, конечно, верить Грассу) великолепно понимают друг друга?..

А в новелле «1976» речь идет о взаимодействии западно- и восточно-германских спецслужб, которые между собою враждовали, ни на минуту, впрочем, не забывая, что все это не более чем «споры в семейном кругу».

Хотя, может статься, так оно в некотором роде и было?

Наконец, в новелле «1999» и последней - очень старая женщина подводит нашему столетию такой итог: «...Была война, все время война с небольшими перерывами».

Итак, решительно ничего, кроме войны?..

Как видим, ту же замкнутость круга, то же отсутствие вибора , что и в «Жестяном барабане», Грасс воссоздал и в «Моем столетии»...

3. Почтальон Виктор Велюн, небесные уланы

и тринадцатый воробей

«Жестяной барабан» являет собою толстенный том, тянущий (в замисимости от вида издания) на 800*900 страниц текста, а по времени сюжетного действия охватывающий более полустолетия. Но, вчитавшись в книгу эту, постепенно начинаешь примечать, что, хоть и фигурирует в ней уйма персонажей, происходит масса событий, по-настоящему н и ч т о как бы и н е д в и ж е т с я .

Наверное, первейшая тому причина - сам повествователь, Оскар Мацерат или Оскар Бронски (как он порой себя прозывает). Это рассказчик и правда довольно странный: хотя бы уже потому, что даже в пределах одной фразы готов фигурировать сразу в трех разных ипостасях: как «Оскар », как «он » и даже, как...«я ». Что, в свою очередь, лишний раз подчеркивает его принадлежность к «фигурам».

Но даже и среди «фигур» грассовский герой необычен, ибо вовсе не отчужден от своего создателя - напротив, как бы является (а, может быть, лишь желает казаться?) неким alter ego Гюнтера Грасса...

Однако и это, наверное, еще не самое существенное. Ведь в принципе (тем более, ежели сочиняется нечто подобное «биографии» или «автобиографии») повествователь либо стремится придерживаться хронологии, либо, напротив, ею умышленно пренебрегает. Что же до Грасса, то ему вроде бы абсолютно чужды любые наперед установленные правила, тем паче, - некий продуманный план.

Пожалуй, лишь предыстория, действующими лицами которой были дед Коляйчек, бабушка Бронски и будущая мать героя (тогда еще незамужняя), чем-то напоминает «семейную сагу» - пусть и пересказанную в высшей степени иронично. Что же до событий, происходивших уже после его рождения, то к ним Оскар относится чуть ли не вызывающе «приватно». И в то же время повествует о них как о чем-то воображаемому слушателю будто уже знакомом, пусть и в самых общих чертах...

Вроде бы повинуясь внезапному капризу, он способен, например, выхватить (чуть ли не наугад!) из потока собственной жизни или из окружающей ее суеты эпизод, любопытный, казалось бы, лишь с точки зрения самого рассказчика. И, исключая пару-другую судьбоносных событий - наподобие начала войны или ее конца, - даже не пытается уточнять, о каком, собственно говоря, отрезке времени ведет в данный момент речь...

В конце концов читатель, конечно же, начинает улавливать, что с самого начала книги имеет дело с Оскаром уже зрелым и по неведомым покуда причинам запертым в некоем специальном лечебном учреждении. (Кстати сказать, причины эти так и остаются неразьясненными вплоть до финала). И тут мы, скорее, имеем дело с некоей «небрежностью», тем обусловленной, что сюжет выдается автором за известный более или менее наперед.

Специальное лечебное учреждение (согласно своему распорядку - нечто вроде «либеральной» тюрьмы) служит своего рода стержнем. Внутренне все на него нанизывается или, если угодно, вокруг него вертится: читатель знакомится с Оскаром, как с тамошним обитателем и с ним, как с тамошним обитателем, расстается.

Впрочем, в качестве стилеобразующего фактора тут, пожалуй, еще существеннее другое, а именно - нечто, можно бы сказать, «философское». Я имею в виду ту экзистенциальную замкнутость круга, то отсутствие выбора в широком историческом и даже «над »-историческом смысле, о которых уже шла речь, а равно и свойственное мирощущению Грасса бесцельное, извечное коловращение. Именно этот философски-мировоззренческий императив определяет «дух» и «букву» романа...

Оскар со своим новым приятелем фон Виттларом прогуливается по ночному (и уже давно послевоенному) Дюссельдорфу. Трамваи не ходят, но какой-то вагон еще стоит на путях близ депо, и Виттлар, умеющий водить трамваи, предлагает прокатиться.

На одном из перегонов двое в зеленых шляпах с черными лентами трамвай останавливают и грубо заталкивают туда некоего перепуганного человечка, в котором Мацерат вдруг узнает Виктора Велюна, почтальона Данцигской Польской Почты. После ее разгрома в 1939-ом году Велюну, выходит, посчастливилось спастись. А теперь его, наконец, схватили и привидению смертного приговора в исполнение ничто уже как-будто не препятствует.

Палачам надлежит исполнить свой долг: на сей счет имеется письменный приказ, датированный 1939-м годом, и лишь по исполнении этого приказа их служба, наконец, завершится.

Арестованного тащят в сад матери фон Виттлара, чтобы там с соблюдением соответствующей процедуры расстрелять. И Оскар с Виттларом уже не протестуют, ибо сообразили, что от судьбы не уйдешь. Но с небес вдруг спускается эскадрон польских улан и уносит Велюна; а Оскар в этот момент выбивает на барабане мелодию польского гимна...

После выхода в свет «Жестяного барабана» рецензенты охотно толковали этот эпизод, с одной стороны, как моральный приговор не только фашизму, но и тупоголовым «тевтонским» законопослушанию и исполнительности, а с другой - в качестве волнующе-поэтичного свидетельства приверженности автора польско-кашубским семейным корням. Я же убежден, что Грасс потешил тут свою «польско-кашубскую» душу лишь, так сказать, между делом.. А решающими были для него совсем иные резоны. Ведь автор имел здесь в виду вовсе не политику с идеологией, а опять-таки то, что я выше нарек замкнутостью круга и отсутствием свободы выбора. Иными словами факторы (повторю еще раз) никак не политические, не мировоззренческие, а, напротив, сугубо экзистенциальные .

Сочинитель «Жестяного барабана» не столько осуждал здесь тупоголовых наци, которые, подобно французским Бурбонам, ничего не забыли и ничему не научились, сколько указывал пальцем на извечность вселенского абсурда. Двое в зеленых шляпах - это уже не солдаты какой-то там армии, не члены какой-то там тайной организации; нет, они - нечто большее и одновременно более общее - а именно, винтики той алогичной суперсистемы , что сегодня (как, впрочем, и во веки веков) правит миром...

Оттого, если зеленые шляпы что-то для себя и «выбирают», так не мировоззрение, а единственно ф о р м у поведения: ПО-слушаться или О-слушаться приказа. Ибо, собственно, между чем и чем всем им доводится в ы б и р а т ь ? Как приятелю Оскара Клеппу, - между коммунистами и Британским Королевским домом?..

Кто-нибудь может, конечно, мне возразить, будто я в 2001-ом году приписываю Грассу такое, что ему в 1959-ом еще и не снилось. Ведь тогда «зеленые шляпы» всем - и читателям, и, надо полагать, самому Грассу - должны были бы казаться какой-то истинной подковерной силой - могущественной, коварной, таинственной, неистребимой. Но Грасс ее, тем не менее, презрел (или точнее было б сказать: «развенчал»?). И сделал он это, будто в сказке: дескать, Добро побеждает Зло ... Но разве Грасс, такой, каков он есть, мог навязывать читателю именно этот чуть ли не лживейший (или, еще хуже - банальнейший?) из всех так называемых «гуманистических тезисов»?.. Мало того, тезис, активно сопротивляющийся смыслу именно этого романа!..

Столь же наивным было бы буквально толковать и историю с ресторанчиком некоего господина Шму. Тот - первоклассный, надо думать, психолог - сервировал своим гостям за немалые деньги лишь луковицу на деревянной дощечке и острый нож. Гости резали луковицу и безудержно рыдали над проигранной войной и поруганной нацией, а кое-кто, может быть, даже сокрушался по причине собственных печальных заблуждений, имевших место в годы служения третьему рейху. Но и в последнем случае то была лишь игра , только для самого себя поставленный спектакль , приятно баюкающий совесть...

Придумка с этим господином Шму и его ресторанчиком - остроумна и, надо сказать, весьма зла. Но в ней не было бы ничего сверх остроумия и злости, если бы Грасс - вроде бы мимоходом (как он, впрочем, почти все в этой своей книге делает) - не поворотил куда-то «в сторону». Я имею в виду историю гибели господина Шму, а равно и ничем вроде бы не обоснованный поступок Оскара, который, возможно, спас нашему герою жизнь...

Вышеупомянутый ресторатор Шму, недурно зарабатывавший на пристрастии послевоенных немцев то ли к покаянию, то ли к самооправданию, оказывается, еще и любил поохотиться на воробьев. Вместе с тремя оркестрантами своего ресторанчика (к ним принадлежал и Оскар) он время от времени выезжал с такой «спортивной» целью на природу. И всегда довольствовался дюжиной застреленных птичек. Но однажды дозволил себе тринадцатую. После этой охоты Оскар неожиданно пожелал возвращаться домой пешком. А машина потерпела аварию. Впрочем, погиб лишь ресторатор Шму...

Вот и вся история - толкуйте ее, как умеете... Ведь нам вроде бы намекают, будто в мире существует некая сила (или «инстанция»?), которая во что-то вмешивается, что-то по-своему «регулирует», «исправляет», «переиначивает»... Однажды спасла от расстрела Виктора Велюна, в другой раз отомстила за лишнего воробья... Но прямого ответа на поставленные в романе вопросы нам не даст никто. Более того, если представить себе очередь, выстроенную из пожелавших на них ответить, то последним в помянутой очереди, надо полагать, стоял бы наш автор - Гюнтер Грасс. И в том как раз его сила. Я бы даже сказал, что он в некотором смысле получил свою Нобелевскую премию именно за нежелание давать слишком простые и прямые ответы...

4. Finita la comedia

В конце концов выяснилось, почему Оскар оказался в вышеупомянутом специальном лечебном учреждении: на него пали весьма обоснованные подозрения в том, что именно он зарезал медицинскую сестру Доротею. И Оскар удовлетворен, ибо таким странным (и в то же время простым) манером ему удалось укрыться от коварного мира: ведь, если помните, еще наивной детской мечтой нашего героя было спрятаться под четырьмя юбками бабушки Коляйчек...

Но «счастливым» этот финал все-таки не назовешь. Ловко, даже весьма остроумно организовав свое заточение, герой наш продолжает по-настоящему бояться того, что когда-нибудь его вышвырнут вон, в тот жуткий, немыслимий, смертельно опасный мир, который всех нас окружает...

Впрочем, героя нашего преследует еще и какой-то неотступный, таинственный, будто разлитый по вселенной э к з и с т е н ц и а л ь н и й (а, значит, и вовсе неодолимый!) ужас, почему-то воплощенный в образе... черной кухарки, героини наивной детской считалки...

На разных страницах книги в текст монтируются ее отрывки, и они провоцируют с т р а х - всамделешний, но одновременно и «придуманный»... Оскар пугает себя, хочет испугаться и не может, ибо ведь этот мир, с одной стороны, отвратителен, безжалостен, жуток, а, с другой - все-таки фальшив, иллюзорен, комичен и оттого вроде бы «безопасен»: «Невзирая на страх, - твердит повествователь, - или наоборот, благодаря ему, я смеялся».

Такая вот непостижимая д в о й с т в е н н о с т ь , слепленная из страха и смеха, в сущности, и творит этот удивительный роман...

И самое, наверное, в нем странное - его герой. Тот, которого, преодолевая сомнения, а, может быть, и некую внутреннюю гадливость, понукаешь себя наречь «г л а в н ы м ».

Нет, сомнения эти, даже эта гадливость, диктуются вовсе не голым фактом его «отрицательности». Ведь отрицательный герой, выполняющий тем не менее функции героя главного, не столь уж и редок в мировой литературе: вспомните Иудушку Головлева у Салтыкова-Щедрина или Жоржа Дюруа у Мопассана...

Что же до Оскара, то от него в первую очередь отвращает некая глубочайшая, непоправимейшая ущербность - физическая и духовная. Он, я бы сказал, «к а л е к а» - как внешне, так и внутренне. Отыскать в мировой литературе (да еще вроде бы на капитанском мостике!) столь же неаппетитную «фигуру», наверное, не так-то просто. Тем более, такую, что была бы еще и теснейшими узами связана с самим автором - связана происхождением, связана возрастом и, тем паче, - судьбой... Порой даже начинает казаться, будто судьба эта чуть ли не «автобиографична»...

И не только - даже не столько - за счет кашубской родословной, проживания в Данциге, послевоенного переезда на запад страны, занятий живописью, скульптурой, музыкой... То есть не просто по причине «подозрительного сходства» фактов биографии протагониста с фактами биографии автора Грасса. Ибо наличие сходства тут как раз совершенно естественно!.. Каждый автор, не располагая, по сути дела, ничем более надежным, норовит опереться на личный опыт, а тем самым и закрепиться на «пятачке» этой неопровержимой достоверности...

И все-таки в «Жестяном барабане» сталкиваешься с чем-то неожиданным, а можно бы сказать, что и «несообразным»: ведь Грасс, как мне представляется, помимо всего прочего, еще и наделяет т а к о г о, как Оскар, героя... собственным мировидением. Дело в том, что образ мира, сложившийся в голове Оскара, наиболее адекватен тому, какой видится и самому Грассу...

Так что складывается удивительнейшая ситуация: так называемую «авторскую концепцию» бытия излагает нам Оскар... Ибо только он наделен некоей «свободой воли», а тем самым - и действий... Наделен, признаться, весьма относительно, и все-таки из этого вырастает совсем уж странная вещь: герой будто вполне отрицательный ангажируется на в некотором роде «позитивное» амплуа.

Нет, не ловите меня на слове: я отнюдь не пытаюсь утверждать, будто Оскар Мацерат для Грасса - персонаж хоть в каком-то смысле «положительный». Он вполне негативен - правда, если допустить, что такие определения вообще имеют еще и художественный , а не только чисто идеологический смысл...

Впрочем, связанных с Оскаром «странностей» моя оговорка никак не устраняет. Ведь наш герой - е д и н с т в е н н ы й персонаж «Жестяного барабана», который, на мой взгляд, относительно в е р н о видит и оценивает сущее.

Однако, ни пугаться, ни приходить в отчаяние, право, не стоит. Ведь все это уже было. И даже не раз. «Илиада», например, еще практически не делила богов и героев времен Троянской войны на «плохих» и «хороших»; лишь, так сказать, - на «своих» и «чужих». «Плохих» и «хороших» в Европе ввело христианство. Однако уже Франсуа Рабле (и он, наверное, даже не был тут самым первым) покусился в «Гаргантюа и Пантагрюэле» на миф о непоколебимой «образцовости» положительных героев.

Наиболее наглядный в этом смысле пример - Панург, ближайший друг благороднейшего принца Пантагрюэля, одна из центральных фигур книги, да еще чуть ли не главная в достопамятном плавании к Оракулу Божественной Бутылки. Следовательно, в глазах автора ему надлежало бы быть положительным, а он, напротив, патологически лжив, патологически труслив и даже патологически пакостен.

Неправда ли, многие поступки Оскара, как две капли воды, напоминают панурговы. Однако, если Панург в глазах Рабле и не положительный герой, то уж, во всяком случае, никак не отрицательный.

Дело в том, что Грасс в некотором роде возвращает нас в раблезианскую атмосферу (а именно к ее « исходной цельности» , делающей как бы и уже невозможное все еще мыслимым). И тогда адекватное представление об этом худшем из миров становится доступным персонажу по всем прочим показателям (и главное - «правилам»!) негативному , то есть, в данном конкретном случае, Оскару Мацерату... Иными словами, негативному персонажу доводится брать на себя обязанности героя положительного. Что, кстати сказать, отнюдь не коварный способ лишний раз поизмываться над «антиподом», а, скорее, реакция вынужденная... Как, впрочем, и спонтанное проявление некоей внутренней, весьма, надо признать, парадоксальной, сути вещей...

Словом, никто не видит мир правильнее, чем совершенно неправильный герой... Нет, это не credo постмодернизма, - скорее, внутренняя его специфика, которую Грасс уловил с поразительной точностью. А из нее - то есть из помянутой специфики - уже вытекает и все прочее: своя поэтика, своя эстетика и своя логика. Все, естественно, целиком перевернутые...

Вот, вроде бы и всё , что мне хотелось тут рассказать о новом лауреате Нобелевской премии Гюнтере Грассе, о его сочинении «Жестяной барабан», за которое он эту премию, наконец-то, получил, и о явлении, которое нынче именуется «постмодернизмом» .

А завершить все это сочинение мне хочется некоей невыдуманной историей, скорее, грустной, нежели глупой. Так вышло, что я на протяжении долгой своей жизни встречался со многими знаменитыми немецкими писателями - восточными и западными. Только не с Гюнтером Грассом. И вот почему...

Посетив в 1971 году тогдашнюю ФРГ, я, разумеется, позвонил ему в Западный Берлин. Он сказал: «Приезжайте...», и назвал дату. «Но это невозможно», - возразил я. «Почему?!» - несколько раздраженно бросил Грасс, но тут же и сообразил причину: «Ах так, конечно же... Западный Берлин... Тогда, знаете что, давайте встретимся в Берлине, в «вашем», Восточном. Я приеду туда на метро...»

Но его идее не суждено было осуществиться: выяснилось, что моя виза недействительна не только для «вражеского» Западного Берлина, но и для «братского» Восточного. Едучи в Кельн и возвращаясь в Москву, я пересекал этот город без единой остановки в наглухо закрытом, как бы «запломбированном», вагоне...

Не правда ли, история эта в абсурдности своей с «Жестяным барабаном» некоторым образом корреспондирует?..

Действие происходит в XX в. в районе Данцига. Повествование ведется от лица Оскара Мацерата, пациента специального лечебного заведения, человека, чей рост прекратился в возрасте трех лет и который никогда не расстается с жестяным барабаном, поверяя ему все тайны, описывая с его помощью все, что видит вокруг. Санитар по имени Бруно Мюнстерберг приносит ему пачку чистой бумаги, и он начинает жизнеописание – свое и своей семьи.

Прежде всего герой описывает бабушку по материнской линии, Анну Бронски, крестьянку, которая однажды в октябре 1899

Г. спасла от жандармов деда героя, Йозефа Коляйчека, спрятав его под своими многочисленными широкими юбками. Под этими юбками в тот памятный день, говорит герой, была зачата его мать Агнес. В ту же ночь Анна и Йозеф обвенчались, и брат бабки Винцент отвез новобрачных в центральный город провинции: Коляйчек скрывался от властей как поджигатель. Там он устроился плотогоном под именем Йозефа Вранка, утонувшего некоторое время назад, и жил так до 1913 г. пока полиция не напала на его след. В тот год он должен был перегонять плот из Киева, куда плыл на буксире “Радауна”.

На том же буксире оказался новый хозяин Дюкерхоф,

В прошлом мастер на лесопильне, где работал Коляйчек, который его узнал и выдал полиции. Но Коляйчек не захотел сдаваться полиции и по прибытии в родной порт прыгнул в воду в надежде добраться до соседнего причала, где как раз спускали на воду корабль под названием “Колумб”. Однако по пути к “Колумбу” ему пришлось нырнуть под слишком длинный плот, где он и нашел свою смерть. Поскольку тело его не было обнаружено, ходили слухи, будто ему все же удалось спастись и он уплыл в Америку, где стал миллионером, разбогатев на торговле лесом, акциях спичечных фабрик и страховании от огня.

Через год бабушка вышла замуж за старшего брата покойного мужа, Грегора Коляйчека. Поскольку он пропивал все, что зарабатывал на пороховой мельнице, бабушке пришлось открыть бакалейную лавку. В 1917 г. Грегор умер от гриппа, и в его комнате поселился двадцатилетний Ян Бронски, сын бабушкиного брата Винцента, который собирался служить на главном почтамте Данцига. Они с кузиной Агнес очень симпатизировали друг другу, но так и не поженились, а в 1923 г. Агнес вышла замуж за Альфреда Мацерата, с которым познакомилась в госпитале для раненых, где работала медсестрой. Однако нежные отношения между Яном и Агнес не прекратились – Оскар неоднократно подчеркивает, что склонен скорее считать своим отцом Яна, нежели Мацерата, Сам Ян в скором времени женился на кашубской девушке Хедвиг, с которой прижил сына Стефана и дочь Маргу. После заключения мирного договора, когда область вокруг устья Вислы была провозглашена Вольным городом Данцигом, в черте которого Польша получила свободный порт, Ян перешел служить на польскую почту и получил польское гражданство. Чета же Мацератов после свадьбы откупила разоренную должниками лавку колониальных товаров и занялась торговлей.

Вскоре на свет появился Оскар. Наделенный не по-детски острым восприятием, он навсегда запомнил слова отца: “Когда-нибудь к нему отойдет лавка” и слова матушки: “Когда маленькому Оскару исполнится три года, он у нас получит жестяной барабан”. Первым его впечатлением стал мотылек, бьющийся о горящие лампочки. Он словно барабанил, и герой нарек его “наставник Оскара”.

Идея получить лавку вызвала у героя чувство протеста, а предложение матушки понравилось; сразу осознав, что ему суждено будет всю жизнь оставаться непонятым собственными родителями, он навсегда расхотел жить, и лишь обещание барабана примирило его с действительностью. Прежде всего герой не пожелал расти и, воспользовавшись оплошностью Мацерата, забывшего закрыть крышку погреба, в свой третий день рождения свалился с лестницы, ведущей вниз. В дальнейшем это избавило его от хождения по врачам. В тот же день выяснилось, что голосом он способен резать и бить стекло. Это была для Оскара единственная возможность сохранить барабан. Когда Мацерат попытался отнять у него пробитый до дыр барабан, он криком разбил стекло напольных часов. Когда в начале сентября 1928 г. в его четвертый день рождения, барабан попытались заменить другими игрушками, он сокрушил все лампы в люстре.

Оскару исполнилось шесть лет, и матушка попыталась определить его в школу имени Песталоцци, хотя с точки зрения окружающих он еще толком не умел говорить и был весьма неразвит. Сначала мальчик понравился учительнице по имени фрейлейн Шполленхауэр, потому что удачно пробарабанил песенку, которую она попросила спеть, но затем она решила убрать барабан в шкаф. На первую попытку вырвать барабан Оскар только поцарапал голосом ее очки, на вторую – голосом же разбил все оконные стекла, а когда она попыталась ударить его палкой по рукам, разбил ей очки, до крови оцарапав лицо. Так окончилась для Оскара учеба в школе, но он во что бы то ни стало хотел выучиться читать. Однако никому из взрослых не было дела до недоразвитого уродца, и лишь подруга матушки бездетная Гретхен Шефлер согласилась учить его грамоте. Выбор книг в ее доме был весьма ограничен, поэтому они читали “Избирательное сродство” Гете и увесистый том “Распутин и женщины”. Учение давалось мальчику легко, но он вынужден был скрывать свои успехи от взрослых, что было очень трудно и оскорбительно для него. Из трех-четырех лет, пока продолжалось учение, он вынес, что “в этом мире каждому Распутину противостоит свой Гете”. Но особенно его радовало возбуждение, которое матушка и Гретхен испытывали от чтения книги о Распутине.

Сначала мир Оскара исчерпывался чердаком, с которого были видны все близлежащие дворы, но однажды детвора накормила его “супом” из толченого кирпича, живых лягушек и мочи, после чего он стал предпочитать дальние прогулки, чаще всего за руку с матушкой. По четвергам матушка брала Оскара с собой в город, где они неизменно посещали магазин игрушек Сигизмунда Маркуса, чтобы купить очередной барабан. Затем матушка оставляла Оскара у Маркуса, а сама шла в дешевые меблированные комнаты, которые Ян Бронски специально снимал для встреч с нею. Однажды мальчик сбежал из магазина, чтобы испробовать голос на Городском театре, а когда вернулся, застал Маркуса на коленях перед матушкой: он уговаривал ее бежать с ним в Лондон, но она отказалась – из-за Бронски. Намекая на приход к власти фашистов, Маркус, помимо прочего, сказал, что крестился. Однако это ему не помогло – во время одного из погромов, чтобы не попасть в руки погромщиков, ему пришлось покончить с собой.

В 1934 г. мальчика повели в цирк, где он встретил лилипута по имени Бебра. Предвидя факельные шествия и парады перед трибунами, тот произнес пророческие слова: “Постарайтесь всегда сидеть среди тех, кто на трибунах, и никогда не стоять перед ними. …Маленькие люди вроде нас с вами отыщут местечко даже на самой переполненной сцене. А если не на ней, то уж верно под ней, но ни за что – перед ней”. Оскар навсегда запомнил завет старшего друга, и когда однажды в августе 1935 г. Мацерат, вступивший в нацистскую партию, пошел на какую-то манифестацию, Оскар, спрятавшись под трибунами, испортил все шествие, барабаном сбивая оркестр штурмовиков на вальсы и другие танцевальные ритмы.

Зимой 1936/37 г. Оскар разыгрывал из себя искусителя: спрятавшись напротив какого-нибудь дорогого магазина, он голосом вырезал в витрине небольшое отверстие, чтобы разглядывающий ее покупатель мог взять понравившуюся вещь. Так Ян Бронски стал обладателем дорогого рубинового колье, которое преподнес своей возлюбленной Агнес.

Барабаном поверял Оскар истинность религии: дав барабан в руки гипсовому младенцу Христу в храме, он долго ждал, когда тот начнет играть, но чуда не произошло. Когда же его застал на месте преступления викарий Рашцейя, он так и не сумел разбить церковные окна,

Вскоре после посещения церкви, в Страстную пятницу, Мацераты всей семьей вместе с Яном отправились гулять по берегу моря, где стали свидетелями того, как какой-то мужчина ловил угрей на лошадиную голову. На матушку Оскара это произвело такое впечатление, что она сначала долго пребывала в шоке, а затем начала в огромных количествах пожирать рыбу. Кончилось все тем, что матушка скончалась в городской больнице от “желтухи и рыбной интоксикации”. На кладбище Александр Шефлер и музыкант Мейн грубо выпроводили еврея Маркуса, пришедшего проститься с покойной. Важная деталь: у кладбищенских ворот местный сумасшедший Лео Дурачок в знак соболезнования пожал Маркусу руку. Позже, уже на других похоронах, он откажется пожать руку музыканту Мейну, вступившему в отряд штурмовиков; от огорчения тот убьет четырех своих кошек, за что будет приговорен к штрафу и за бесчеловечное отношение к животным изгнан из рядов СА, хотя ради искупления вины станет особенно усердствовать во время “хрустальной ночи”, когда подожгли синагогу и разгромили лавки евреев. В результате из мира уйдет торговец игрушками, унося с собой все игрушки, а останется только музыкант по имени Мейн, который “дивно играет на трубе”.

В тот день, когда Лео Дурачок отказался пожать руку штурмовику, хоронили друга Оскара Герберта Тручински. Он долгое время работал кельнером в портовом кабаке, но уволился оттуда и устроился смотрителем в музей – охранять галионную фигуру с флорентийского галеаса, которая, по поверьям, приносила несчастье. Оскар служил Герберту своего рода талисманом, но однажды, когда Оскара не пустили в музей, Герберт погиб страшной смертью. Взволнованный этим воспоминанием, Оскар особенно сильно бьет в барабан, и санитар Бруно просит его барабанить тише.

(Пока оценок нет)

Роман "Жестяной барабан" (1959; первый роман автора)построен в традиционном жанре романа воспитания. Книга поражает непривычной фигурой главного героя. Юный Оскар в три года перестает расти в знак протеста против жизни взрослых. Взгляд "снизу" позволяет представить людей и предметы в непривычно-гротескном виде, опровергнуть устоявшиеся мнения; испытав шок, задуматься о происходящем.

Тематически "Жестяной барабан" продолжает предшествующую традицию литературы ФРГ. Здесь снова воскрешается история Германии от первой мировой войны через Веймарскую республику, фашизм и вторую мировую войну к послевоенной Западной Германии. Как и Генрих Бёлль, Грасс ненавидит фашизм, немецкое мещанство, создавшее благоприятную почву для фашизма. Грасс придает своему роману демонстративно пародийный характер, полемически заостряя его против морализаторского пафоса социально-критической литературы предшествующего десятилетия. Многие эпизоды и ситуации романа- иронический перифраз тем и мотивов бёллевской прозы. Грасс прячется за маску, и маску очень неожиданную. Повествователь в романе- некий Оскар Мацерат, пребывающий в психиатрической лечебнице. Но он вовсе не ординарный психопат, в этой лечебнице он наконец нашел желанное тихое пристанище от житейских бурь, да и рассказ его убеждает в том, что он- человек здравомыслящий. Помимо того Оскар- карлик, и тоже не совсем обычный: он намеренно прекратил расти в три года, чтобы освободить себя от многочисленных тягостных обязанностей взрослого, чтобы не стать лавочником, а тем более солдатом. Оскар не раскрывает своей тайны, находя ситуацию в высшей степени удобной для себя: его считают несчастным калекой, находящимся в состоянии «вечного детства», как говорил Гофман, и это освобождает его от многочисленных тягостных обязанностей взрослого.

Он одновременно урок и вундеркинд. В довершение всего Оскар не просто рассказывает или пишет повесть своей жизни, как это обычно происходит,- он все отбивает на детском жестяном барабане , своей любимой игрушке и неразлучном спутнике жизни.

Тем самым роман Грасса стремится внушить читателю, что история Германии- не поучительная трагедия, а мрачный и абсурдный фарс, ей более пристало переложение для барабана, на темп марша, и жестяной барабан здесь самый подходящий символ поэтического искусства . Не патетическая поза всеведущего учителя морали приличествует летописцу этой истории, а скорее поза добровольного инфантилизма, ибо людей, немцев все равно ничему не научишь.

Так в самом оформлении грассовского повествования проявляется решительная тенденция к снижению, цинической клоунаде, обусловившая явственную натуралистическую окраску романа. Одну за другой ниспровергает Грасс все святыни и ценности современного ему буржуазно-мещанского мира: семью, религию, позолоту культурных традиций, причем не только издевается над ханженской спекуляцией на этих ценностях, но попутно постоянно метит и в тех идеалистов, которые всерьез на них уповают. Но за этим тоном цинической бравады, за шутовской маской повествователя, за виртуозным владением всеми регистрами сатирического смеха скрывается трагическая растерянность. Это отчетливо обнаруживается там, где Грасс непросредственно изображает преступления фашистов. Он делает это крайне редко, опасаясь впасть в пафос.

События романа охватывают целиком первую половину ХХ века: Первая мировая война, поражение, инфляция, фашизм, снова война и опять разгром. Место действия романа- Данциг и его предместья.

По наблюдениям Оскара, мир- вместилище порока, грязи и преступления. В романе немало пикантных ситуаций. Чего стоят одни только уверения Оскара Мацерата, что у него два отца, поскольку у матери кроме супруга был официальный сожитель, и они втроем частенько резались в карты. Хитрец Оскар имеет склонность прятаться под стол, под трибуны, под юбки. Он любит притаиться, чтобы наблюдать жизнь потаенную, закулисную, подноготную, которая обретет вторую очевидную реальность в его рассказах.

Герой романа "Жестяной барабан"- обыватель, маленький человек, которому нацисты внушали, что его крепостью был и будет семейный очаг и его необходимо защищать от красной опасности. Сентиментальный домашний уют- не это ли стародавняя немецкая моральная ценность? Но семейка Оскара далека от нравственных стандартов. У Г.Грасса свой подход к семейному идеалу. Он исходит из того, что в мире без морали, каковой была Германия во времена господства нацистов, семья не может быть оазисом морали, большое и малое неразрывно связаны.

Логика Оскара носит всегда абсурдный характер: лучше стать сиротой, чем терпеть наставления двух отцов сразу. Оскар- маленький палач, безжалостный и глумливый, для него, в сущности, нет живых людей, а все, даже самые близкие,-марионетки, с которыми он волен играть в жестокие игры. Автор наделил крохотного человечка сверхъестественными способностями: на жестяном барабане он способен выбить каждую фразу, любую мысль. Барабан становится его способом общения с миром. Но если традиционно барабан призывал маршировать и дружным строем шагать к победам, то барабанная дробь Оскара дестабилизирует окружающую жизнь, вносит хаос, сумятицу, беспокойство.

Оскар Мацерат- двойник Ганса Шнира ("Глазами клоуна" Г. Бёлль). Оба- художники (артисты: Оскар гастролирует с сольными барабанными концертами), аутсайдеры; оба добиваются успеха и любви в призираемом ими обществе и добровольно отказываются от своего успеха, устав тянуть лямку неизбежного при успехе конформизма... Последовательно отсекаются возможности индивидуального счастья в мире социального неблагополучия, и сам бунт против этого мира осознается как трагическая клоунада.

Для Грасса абсурдистское разоблачение- лишь одна из составляющих повествования. Специфика его повествовательной манеры: гротескно-абсурдный, неправдоподобный сам по себе сюжет или эпизод разворачивается на фоне весьма конкретных социально-исторических, политических, географически-топографических обстоятельство. Зазор между тем, о чем повествуется, и тем, как повествуется.

Оскар предстает перед читателями сразу в нескольких ипостасях. Все они сходятся в 1954 году, когда он празднует свое 30-летие в психушке (он подозревается в убийстве, но суд признал его психически ненормальным). Оскару осточертела жизнь в обществе, и свое заключение он использует для того, чтобы написать подробные воспоминания. Они охватывают не только 30 лет жизни самого Оскара, но и истории десятков лиц, чьи жизненные пути пересеклись с судьбой главного героя. Оставаясь в глазах старших недоразвитым, упрямым ребенком (даже речь и чтение якобы даются ему с трудом), Оскар развивает в себе обостренную наблюдательность, доходящую до ясновидения (рассказывает о событиях, случившихся задолго до его рождения). "Ясновидение" Оскара позволяет автору все время варьировать масштаб повествования, как если бы микроскоп в руках рассказчика в любой момент мог стать телескопом.

Основная задача автора-создание эффекта отчуждения , намерения освободить сознание читателя от разного рода штампов, расхожих мнений (История Германии ХХ в., отношения разных наций). Достигая с помощью героя-аутсайдера гротескно-сатирического и бурлескно-комического эффекта в разоблачении любых идеологем, Грасс одновременно ставит под сомнение самого своего героя и бунт, который на поверку оказывается ишь специфической формой обывательского конформизма.

"Данцигская трилогия" - "Жестяной барабан", повесть "Кошки-мышки", "Собачьи годы". Вы-сказывание недоверия какой-либо идеологии. Г. многое связывает с абсурдистами, но если "театр" абсурда ограничивался моделированием ситуаций утраты смысла, то для Грасса - абсурдиста разоблачение - лишь одна из составляющих повествования. Специфика его манеры - гротескно-абсурдный, неправдоподобный сам по себе сюжет/эпизод разворачивается на фоне весьма кон-кретных соц-истор., полит., геогр. обстоятельств. Но создает зазор между тем, о ЧЕМ повествуется, и тем, КАК повествуется => читатель ощущает, что его разыгрывают.

Подготовленным и проведенным И.А. Дедюховой и Галиной Щетниковой.

На вебинаре был подчеркнут уникальный талант писателя, за спиной у которого роман «Жестяной барабан», принесший ему мировую известность, автобиографический роман «Луковица памяти», роман «Собачьи годы», который вместе с повестью «Кошки-Мышки» составил Данциговскую трилогию, повести, рассказы, стихи.

Информация, услышанная на вебинаре, настолько заинтриговала меня, что я бросилась читать самые известные его вещи и не ошиблась, творчество Грасса поразило меня не только живостью созданных им образов, но и глубокими смыслами, заложенными в этих образах.

Самым нашумевшим фактом биографии писателя стала его служба в войсках СС, этот факт стал известен из автобиографического романа писателя «Луковица памяти».

Грасс не стал скрывать этот факт своей биографии, несомненно догадываясь, какую бурю в общественном мнении вызовет это его признание, тем не менее не смог поступить по-другому, хотя, я думаю, для него это было трудным решением.

Грасс, по его словам, в юные годы нисколько не стыдился своего членства в СС, но, добавляет он, «впоследствии это чувство позора стало давить на меня. Для меня войска СС не были чем-то ужасным, это было просто элитное подразделение, которое бросали на тот участок, где было особенно горячо, и которое — так говорили — несло самые тяжелые потери».

«Со мной случилось то, что и со многими другими в моем возрасте, — продолжал писатель. — Мы проходили трудовую службу, и однажды, год спустя, на стол легла повестка. И только когда я оказался в Дрездене, я узнал, что это была СС». из биографии

Как и многие другие, он стал заложником ситуации. Он был молод и не понимал в чем участвовал, точно так же как наша молодежь не в силах разобраться, в чем ей предлагают участвовать «сильные мира сего», когда разжигают вражду между Россией и Украиной. Всю ответственность они при этом с легкостью перекладывают на тех, кому создают безвыходные ситуации.

Как в случае несколько «неудачного» заключения очередного «газового контракта» между Россией и Украиной, явных выгод, гешефтов и цимесов, делившихся за нашей спиной между «элитой» обеих сторон, абсолютно неправового подхода к государственным переворотам в виде манежек-майданов, — нам для ответственности выдвигаются чучела каких-то «возрожденных фашизмов», «ватников-укропов» и т.п. Основные участники и «ответственные лица» отчего-то остаются в стороне.

Так и в случае с Грассом. Смешно, когда на семнадцатилетнего молодого человека, рывшего окопы, ни разу не выстрелившего, не имевшего возможности уклониться, раз в военное время пришла повестка, — вдруг начинают вешать особую ответственность «сразу за все», как это принято в любой кампании местечкового оголтелого шельмования.

Особенно истерили по поводу признания Грасса в Израиле, тут же пафосно объявив, что писатель там — «персона нон грата». Так и хотелось напомнить самим этим «природным антифашистам», что сами они с фашизмом не сражались, а победителей фашизма и освободителей Освенцима оскорбили и предали, не явившись на 70-летие Победы.

Но из-за приписывания себе чужих заслуг, в том числе в нравственности, — у всех этих современных «пострадавших от холокоста» полностью сбиты нравственные ориентиры, перепутаны верх с низом. Они отчего-то не шельмовали авторов фильма «Список Шиндлера», который повествует, как выживали участники этого списка, производя смертоносное оружие для убийств на Восточном фронте.

Если и это они способны оправдать, не понимая, что все герои фильма участвовали в военном преступлении, то они должны понимать, что этот наигранный «антифашизм» выглядит неуместно, оскорбительно и цинично.

В точности так же он выглядел и при шельмовании Грасса за то, что тот попал в 17 лет в войска СС. Но сейчас можно увидеть и другое в этом факте, который оброс какими-то дикими домыслами настолько, что в сообщении о смерти писателя в апреле этого года Первый канал вообще объявил его «танкистом войск СС».

Здесь уже можно увидеть роль Провидения, чтобы Грасс побывал и на фронте, прошел через горнило войны. Писательство стало для него ответственностью, принятой за весь мир. А вот масштабные травли, шельмования, войны и кровавые расправы, репрессии устраиваются людьми, неспособными ответить даже за себя, считающими, что за все должны отвечать 17-летние, призванные повесткой.

В общем-то обо всем этом и написан роман «Жестяной барабан», в нем и боль писателя за свою нацию, и за себя и за всех людей, конечно.

«Во время Второй мировой войны в возрасте 15 лет вместе со своими одноклассниками был призван в обслугу зенитной батареи, затем отбыл трудовую повинность и в ноябре 1944 года в возрасте 17 лет был зачислен в 10-ю танковую дивизию войск СС, в составе которой участвовал в битве за Берлин в апреле 1945 года и был ранен. После войны пробыл в американском плену до 1946 года.

С 1947 по 1948 год Грасс обучался профессии каменотёса в Дюссельдорфе, в дальнейшем учился скульптуре и живописи в Академии искусств в Дюссельдорфе. С 1953 по 1956 год продолжил изучение живописи в Высшей школе изобразительных искусств.»(Википедия)

Грасс поначалу не связывал свою жизнь c литературой, желание писать пришло к нему позже.

«В 1956-1957 годах Гюнтер Грасс начал выставлять свои скульптурные и графические работы и одновременно начал заниматься литературой. В то время Грасс писал рассказы, стихи и пьесы, которые сам он относил к театру абсурда.

Образным языком был написан и дебютный роман Грасса «Жестяной барабан» (нем. Die Blechtrommel), опубликованный в 1959 году.

За этот роман он получил премию «Группы 47», к которой он сам принадлежал с 1957 года. В романе реальные исторические события конфронтируют с сюрреалистически-гротескным образным языком Грасса. Стиль, в котором написан роман «Жестяной барабан», стал стилем Гюнтера Грасса.

После выхода «Жестяного барабана» Гюнтер Грасс получил мировую известность. Впервые после Второй Мировой войны немецкий писатель получил международное признание.

В 1960 году жюри литературной премии города Бремена хотело присудить свою премию роману «Жестяной барабан», но сенат Бремена воспротивился этому.

В 1979 году роман был экранизирован западногерманским режиссёром Фолькером Шлёндорфом. Фильм «Жестяной барабан» получил главный приз Каннского кинофестиваля - «Золотую пальмовую ветвь» - в 1979 году (приз был разделен с фильмом «Апокалипсис сегодня», а также «Оскара» как лучший иностранный фильм». (Википедия)

Соглашусь, что роман действительно оставляет очень сильное впечатление. Его много критиковали, но критика его соотечественников в основном была направлена на «развратность» романа.

«Оскар с его сугубо негативным отношением к миру взрослых (ведь они лгут, распутничают, затевают войны, убивают себе подобных) отвечает на зло, творимое ими, «мания разрушения».

На жестокость абсурдного мира он отвечает абсурдной жестокостью, на аморализм окружающих — отрицанием любых табу, низвержением любых авторитетов. Его «тотальный инфантилизм» — маска, прикрывающая лицо обиженного и, по сути, несчастного человека.»

Да, мир взрослых людей и тогда и сегодня непонятен миру открытых детских сердец. То, с чем мы сталкиваемся сегодня, ничем не отличается от мира 30-х годов прошлого столетия, все так же узкая группа лиц в угоду своим корыстным интересам, развязывает войны, все так же натравливает народы друг на друга в попытке их уничтожения их же руками. Германия-СССР вчера, Россия-Украина сегодня.

Возьму на себя смелость вкратце описать сюжетную линию и свои впечатления от романа.

Грасс рисует сложные образы, в которых передает и само время, и рисует судьбы своих героев, и пытается разобраться в сложном переплетении чувств, эмоций, страстей и нравственных мук своих героев. Итак, мы попадаем в конец 20-х фактически в Германию, в центре романа-маленький мальчик Оскар, повествование в романе ведется именно от его лица:

Сколь самостоятельно я на стадии эмбрионального развития внимал лишь самому себе и, отражаясь в околоплодных водах, испытывал самоуважение, столь же критически внимал я первым спонтанным репликам моих родителей под светом упомянутых двух лампочек. Мое ухо проявляло редкую остроту слуха. Пусть оно было маленькое, приплюснутое, слипшееся и во всяком случае заслуживало наименования «прелестное», оно сохранило каждую из тех столь важных для меня — как первые впечатления — фраз.

С самого момента рождения Оскар осознавал себя неординарной личностью или как он сам называл себя «героем» своего времени. В качестве протеста он решает не входить в мир взрослых людей, а остаться на всю жизнь 3-х леткой.

Мне с первой минуты было ясно: взрослые не поймут тебя, если ты не будешь расти так, чтобы они это могли видеть, припишут тебе задержку в развитии и начнут таскать тебя и свои деньги от одного врача к другому в поисках если и не твоего выздоровления, то по крайней мере объяснения твоей болезни. Стало быть, чтобы свести консультации к терпимому минимуму, от меня требовалось, прежде чем врач даст какое-то объяснение, подыскать со своей стороны уважительную причину для задержки роста. Не самоубийства. Боже избави! Это было бы чересчур просто.

Но другое было трудным, было болезненным, требовало от меня жертвы, и уже в тот день, как и потом всякий раз, когда от меня требовалась очередная жертва, лоб мой покрылся испариной. Самое главное —чтобы не пострадал барабан, поэтому для начала следовало снести его вниз по шестнадцати щербатым ступеням и разместить между мешков с мукой, объясняя этим впоследствии, почему барабан остался невредим. Потом снова подняться до восьмой ступеньки, нет, пожалуй, на одну ниже, или нет, сгодится и пятая. Но, падая с этой ступени, трудно сочетать надежность с убедительностью увечий. Поднимемся выше, нет, это слишком высоко — десятая снизу ступенька, и наконец я рухнул с девятой, головой вперед, на цементный пол нашего погреба, увлекая за собой целую батарею бутылок с малиновым сиропом

Оскар действительно перестал расти, но у него есть талант: слышать живой мир и выражать свои чувства через ритмы, он начинает барабанить в подаренный ему барабан, выражая все, что чувствует, конечно многим (вернее сказать всем) непонятен этот образ самовыражения Оскара, его постоянная дробь выводит многих из себя, но попытки взрослых отобрать у него барабан, заканчиваются поражением, потому что у Оскара открылся еще один дар: он начал издавать звуки на таких удивительно высоких нотах, от которых не только закладывает уши, но и вдребезги бьются стекла.

«И когда я не пожелал подставить ей руку, она ударила по моему барабану, ударила по моей жестянке. Она, какая-то Шполленхауэрша, ударила по моему жестяному барабану! Какое она имела право ударить? Ладно, если ей так уж хотелось ударить, пускай, но при чем тут мой барабан? Ей что, не хватает чисто намытых оболтусов у меня за спиной? Ей понадобилась именно моя жесть? Ей, которая ничего, ровным счетом ничего не смыслит в барабанном бое, ей обязательно надо было лезть к моему барабану? А что это блестит у нее в глазах? Как называется зверь, пожелавший ударить? Из какого он сбежал зоопарка, какой алчет пищи, чего ищет?

В Оскаре нечто поднялось, его толкало нечто, возникшее неизвестно из каких глубин, сквозь подметки, сквозь подошвы наверх, нечто, овладевшее его голосовыми связками, и оно побудило Оскара испустить истошный крик, которого вполне хватило бы, чтобы оставить без единого стекла целый, великолепный, прекраснооконный, вбирающий свет, преломляющий свет готический собор»

Вскоре наступает 34 год, к власти приходит национал-социалистическая партия Германии.

С гвоздя над пианино был удален сумрачный Бетховен, подарок Греффа, и на тот же самый гвоздь водружен для всеобщего обозрения Гитлер с не менее сумрачным взглядом… Возникло наиболее мрачное из всех возможных противостояний: Гитлер и гений висели теперь друг против друга, глядели друг на друга и видели друг друга насквозь, но никакой радости друг другу не доставляли

Оскар выражает свой протест имеющимися у него средствами — барабанными палочками:

Долго, в течение очень долгого времени, а точнее сказать — до ноября тридцать восьмого, стоя со своим барабаном под разными подмостками, я с большим или меньшим успехом срывал манифестации, заставлял заикаться ораторов, преобразовывал марши, а также хоралы в вальсы и фокстроты.

Оскар живет вместе с родителями: мамой Агнес и отцом Альфредом Мазератом, у них есть друг и одновременно родственник матери — Ян Бронски, которого Оскар небезосновательно считает своим физическим отцом, так как знает о его любовной связи со своей матерью. Сначала кажется, что Грасс ввел этот акцент «любовного треугольника», чтобы показать лживость мира взрослых людей и влияние этих отношений на мир ребенка, да этот аспект тоже существует, но это не самое важное, что пытается сказать Грасс.

…как одолевают крестный путь: подступающая досада, рядом — неполноценный ребенок, нечистая совесть, страстное желание повторить, с ненасытностью и с пресыщением, с неприязнью и добродушной симпатией к Мацерату, — так одолевала моя матушка вместе со мной, с моим новым барабаном, с пакетиком почти дармовых ниток дорогу по Лабесвег до лавки.

Помимо того, что Агнес запуталась и хочет вырваться из замкнутого круга уже созданных отношений, Грасс показывает еще один пласт: уже решившуюся на уход от мужа женщину вдруг останавливает некий Маркус, который уговаривает ее остаться с супругом-немцем и отказаться от любовника-поляка в силу складывающейся политической ситуации, либо предлагает ей уехать с ним-евреем в Англию.

Замечательная палитра, не правда ли, Грасс описанием одного эпизода рассказывает нам о том, что почему-то лучше всего живется в Англии, что разыгрывают пока немцев, делая из них «ярых националистов», чуть не написала «бандеровцев», а евреи, как обычно, пытаются впиться в здоровую генетику, дабы продолжить свое управление через женщин, пытающихся сохранить свою семью, своих детей, и как всегда, приходят к нам в качестве «помощников» исключительно из «добрых побуждений», зная, что доводы обывателя всегда действенны и всегда уводят от нравственного выбора.

Агнес соглашается с доводами Маркуса (сама не размышляет) и остается с супругом, но уже больше не хочет ничего, терпеть нравственные муки ей нестерпимо, ощущения смысла жизни потеряны, она «сломлена» морально и ее «Крестный путь» заканчивается, она уходит из жизни.

В очередной раз сталкиваешься с тем, что ломаются всегда жизни простых людей, которые попадают в расставленные ловушки, не могут из них выбаться и отвечают своими жизнями. Всегда кому-то обязательно надо разрушить чужую жизнь, чтобы устроить свою, но так хитро, чтобы ты сам долго мучался от своего врожденного чувства ответственности за все и принял себя наконец либо в качестве «жертвы», либо, приняв навязанные правила, стал отчасти таким же, как эти хитрецы.

Наблюдая безответственность (незначимость?) взрослых даже к их собственной жизни, Оскар не видит того, кто мог бы стать ему другом, единственным его наставником становится карлик Бебра, артист цирка, слова которого он запомнил и стал воплощать их в жизнь.

— Дражайший Оскар, поверьте на слово опытному коллеге. Наш брат не имеет права находиться среди зрителей. Наш брат обязан быть на сцене, на эстраде. Наш брат должен задавать тон и определять ход действия, не то зритель сам будет воздействовать на тебя и куда как охотно устроит тебе пакость. Почти влезая мне в ухо, он шептал, делая древние глаза: — Они придут! Они рассядутся на почетных местах! Они устроят факельные шествия! Они воздвигнут трибуны, они заполнят трибуны и возвестят нашу погибель!

Борьба Оскара может и мало что меняет в жизни людей и в общем положении вещей, но для самого Оскара этот путь является путем познания, он действует и видит результаты, самостоятельно оценивая, что для него является благом.

В те времена с людьми перед рядами трибун и на них можно было совладать при посредстве жалкого барабана, и скажу вам честно: я до совершенства довел свой номер, равно как и разрезание голосом стекол на расстоянии. Я барабанил не только против коричневых манифестаций.

Оскар сидел также под трибунами у красных и у черных, у скаутов и у молодых католиков в салатных рубашках, у свидетелей Иеговы и у союза Кифхойзер, у вегетарианцев и у младополяков из движения ультранационалистов. Что бы они ни собирались пропеть, протрубить, вознести в молитве, возвестить миру — мой барабан умел лучше, чем они.

Итак, мое дело есть дело разрушителя. И то, что я не мог одолеть барабаном, я убивал голосом, почему наряду с мероприятиями, проводимыми при свете дня и направленными против трибунной симметрии, я приступил также к ночной деятельности: зимой тридцать шестого—тридцать седьмого года я разыгрывал искусителя.

И замысел мой был замыслом охотника. Чтобы осуществить его, требовалось терпение, хладнокровие, свободный и острый глаз. Лишь при наличии всех этих предпосылок моему голосу дозволялось бескровным и безболезненным способом подстрелить дичь, соблазнить дичь — но на что?
На кражу: ибо своим беззвучным криком я как раз на уровне нижнего ряда товаров, а если удастся, то прямо напротив желанного предмета вырезал круглую дыру, последним взлетом голоса заталкивал вырезанный круг внутрь витрины, так что можно было услышать приглушенное звяканье…Если вы спросите меня, не само ли зло повелевало Оскару усилить соблазн, который и без того исходил от ослепительно чистой витрины, с помощью отверстия величиной в ладонь, я буду вынужден ответить: да, само зло.

— Оскар, ты не просто утолял малые и средние пожелания зимних фланеров, влюбленных в предмет своей мечты, ты вдобавок помогал людям перед витринами познать самих себя. Ни одна солидная и элегантная дама, ни один добропорядочный дядюшка, ни одна престарелая, но сохранившая свежесть с помощью веры девица никогда не признали бы в себе воровских задатков, когда б твой голос не подбил их на воровство и, сверх того, не посодействовал перевоспитанию горожан, готовых ранее в каждом маленьком и неудачливом воришке видеть подлого и опасного негодяя.

После того как я из вечера в вечер подкарауливал его, а он трижды отказывался от совершения кражи, прежде чем сдаться и стать так никогда и не пойманным вором, доктор Эрвин Шолтис, прокурор и внушающий страх обвинитель при Верховном суде, сделался, по слухам, снисходительным, кротким и почти человечным в своих приговорах юристом, потому что принес жертву мне, маленькому полубогу воров, и похитил кисточку для бритья из натуральной барсучьей щетины…

Оскар разыгрывает искусителя, как «кошка с мышкой» он играется с людьми, осознавая свою неуязвимость и наслаждаясь эффектом сдачи ими нравственных позиций, теперь даже прокурор стал кротким, как ягненок и уже не может больше бороться так, как боролся раньше (стал отчасти таким же). Но Оскар вдруг прекращает «играть в искусителя».

Однажды он заставил своего отца-дядю (Яна Бронски) вытащить из витрины колье с рубинами, Ян Бронски подарил это колье его матери, и Оскар вдруг понял, что в мотивах на первый взгляд однозначно ужасного поступка может лежать искреннее чувство.

Но на этом исследования Оскара не заканчиваются. Я напомню, что матушка Оскара была католичкой, и каждую субботу вместе с сыном посещала храм, правда реальную помощь так и не получила, возможно именно этот факт вынуждает Оскара заняться изучением этого вопроса.

….я сразу называю Иисуса по имени и прихожу к выводу: двойняшка! Однояйцевый близнец! Вполне мог быть моим братом. У него мой рост, моя фигура, моя поливалка, на ту пору еще не знавшая иного применения. Моими глазами кобальтовой синевы — глазами Яна Бронски он взирал на мир и демонстрировал — что меня больше всего раздражало — даже мою жестикуляцию. Мой двойник вздымал обе длани и сжимал их в кулак таким манером, что туда можно было без труда что-нибудь засунуть, мои барабанные палочки к примеру; догадайся скульптор это сделать, прикрепи он вдобавок к розовым бедрам мой красно-белый барабан, из Иисуса получился бы я, воплощенный Оскар, который сидит на коленях у Богородицы и сзывает паству барабанным боем…

Ну да, с одной стороны Грасс показывает, что любой развитый человек, понимающий чуть больше других, может взять этот образ и повести за собой, с другой стороны, его раздражает реальная возможность манипулирования с помощью этого образа и придавания тех или иных акцентов этому образу.

Да, любое доброе начинание может попасть в руки «зла», исторических примеров масса, стоит вспомнить религиозные войны или средневековую инквизицию, к примеру. И Грасс, например, считает, что соблазн содержится в самой религии (образ Яна Бронски).

Также он описывает мать Оскара-истовую католичку, которая всеми силами своей души пыталась понять прежде всего саму себя, она каялась и причащалась, она просила помочь ей, но увы… Грасс не видит, что религия должным образом помогает людям разобраться и дать понимание (лишь понимание дает внутреннюю опору), он показывает недейственность религиозных штампов типа: «ты грешна, кайся и не прелюбодействуй», эти штампы лишь ввергают человека в глубокое чувство вины, из которой проистекает нелюбовь к самому себе, а значит и к Жизни… со всеми, как говорится, вытекающими.

Но Грасс не останавливается на одном образе, по сюжету после ухода из жизни матери Оскара, в его жизни появляется Мария, ставшая первой любовью Оскара. Она тоже является верующей — протестанткой, но очень быстро переходит в католичество, без особой идейной аргументации, скорее ее привлекают богатые формы католической церкви.

Собственно, я и сейчас вижу, как очень многие «верующие» лишь соблюдают форму, не углубляясь в суть, некоторым нравится пышность проводимых ритуалов, некоторые отдают дань моде, «умные» используют религию в своих целях. Вон, Путина, например, обязательно снимают на камеру на все православные праздники, где он усердно молится и крестится. Понимаю: «Ограбили людей и страну на очередные миллионы долларов — надо для виду со свечечкой постоять, типа покаяться…»
Я немного отвлеклась, вернемся к Грассу и его произведению.

Пусть Оскар и не годился в преемники Христа хотя бы уже потому, что собрать вокруг себя учеников мне крайне трудно, — однако тогдашний призыв Иисуса разными окольными путями достиг моих ушей и сделал меня преемником, хоть я и не верил в своего предшественника. Но в соответствии с правилом: кто сомневается, тот верует, а кто не верует, тот верует дольше всех — мне не удалось зарыть под бременем сомнений малое чудо, явленное лично мне в церкви Сердца Христова…

— Иисус, — соскреб я воедино остатки моего голоса, — Иисус, так мы не уговаривались, немедленно верни мне мой барабан. У тебя есть крест, и хватит с тебя.
Не обрывая резко на полузвуке, он довел игру до конца, с преувеличенной осторожностью скрестил палочки поверх жестянки и без спора протянул мне то, что Оскар по легкомыслию выдал ему напрокат.

Я совсем уж собирался без слов благодарности, торопливо, будто за мной гонится дюжина чертей, сбежать по ступенькам и прочь из католицизма, но тут приятный, хотя и повелительный голос коснулся моего плеча: «Оскар, любишь ли ты меня?»

Не оборачиваясь, я бросил через плечо:

— Оскар, любишь ли ты меня?

Я, с раздражением:

— Сожалею, но чего нет, того нет.

В третий раз он прицепился ко мне:

— Оскар, любишь ли ты меня? И тут Иисус мог наконец увидеть мое лицо.

— Я тебя терпеть не могу, тебя и все твои штучки-дрючки.

Мой грубый ответ, как ни странно, помог восторжествовать его голосу. Он воздел указательный палец, что твоя учительница из Народной школы, и дал мне поручение:

— Ты, Оскар, камень, и на сем камне я создам Церковь мою. Следуй за мной.

Вы только представьте себе всю глубину моего возмущения. От злости у меня кожа пошла мурашками. Я отломал гипсовый палец у него на ноге, но больше он не двигался.

— А ну повтори, — прошипел Оскар, — и я соскребу с тебя всю краску.

— Я Иисус.

То, что за этим воспоследовало, выглядело вполне эффектно, хоть и не мной было инсценировано. Сразу после моего вторичного провозглашения себя преемником Христа, еще прежде чем Штертебекер успел щелкнуть пальцами, а Углекрад приступить к чистке, раздался сигнал воздушной тревоги.
Оскар сказал «Иисус», снова вздохнул, и сирены подтвердили мои слова одна за другой, сперва та, что по соседству, у аэродрома, потом сирена на главном здании пехотной казармы в Хохштрисе, сирена на крыше гимназии Хорста Весселя, что перед самым Лангфурским лесом, сирена на Универсальном магазине Штернфельда и совсем далеко, от Гинденбургаллее, — сирена Высшей технической школы. Потребовалось некоторое время, прежде чем все сирены пригорода протяжно и пронзительно, словно трубы архангелов, восприняли принесенную мной благую весть, заставили ночь вздуться и опасть, сны замелькать и разорваться, залезли в уши спящих, а луне, на которую решительно никак нельзя было воздействовать, придали зловещий смысл не поддающегося затемнению небесного тела.

Оскар становится основоположником новой идеи — борьбы с новым выявленным злом-со взрослыми: «— Мы вообще не имеем отношения ни к каким партиям, мы боремся против наших родителей и прочих взрослых, независимо от того, за кого эти взрослые или против кого» (метод создания любой религии: найди противоречия, объяви одно злом, а другое добром).

Он возглавляет банду малолеток, выброшенных войной на улицу и «ведет» их под флагом новой идеи. Знакомо…

К примеру, Украину сегодня тоже пытаются вести к «европэйским ценностям». Да, сначала все свое разрушим, а затем пальцем покажем, что там жить лучше, и вы знаете, я бы может на это и купилась, если бы не побывала в Европе и «своими руками те ценности не потрогала». Да, есть порядок, нет бомжей, нет бродячих собак и кошек, люди доброжелательны, невольно вспоминаешь уже забытый психический комфорт Советского Союза, когда ты мог жить не думая о хлебе насущном и с уверенностью в завтрашнем дне, но навести такой порядок в стране не так сложно, надо лишь прекратить отток капитала из страны, как уже делало правительство Примакова-Маслюкова .

Но только через какое-то время пребывания в Европе начинаешь чувствовать, что тебе чего-то не хватает, вроде и улыбаются все, и природа прекрасная, а вдруг ощущаешь, что «дышать» нечем… н-да, начинаешь ощущать именно то, о чем говорит Ирина Анатольевна , «они — другие»…

И лично у меня было шоковое состояние, когда я начала осознавать, во что превратилась некогда Великая Римская империя, о причинах разрушения можно узнать на проводящихся по этой теме вебинарах , как смогли на мелкие осколки разбить то, что когда-то диктовало культуру и нравственные ценности, невольно начинаешь сравнение со своей страной, когда видишь, что… действуют по тому же принципу «разделяй и властвуй». Но все же здесь добавлю свой вывод, что русские и украинцы, не продавшие свою совесть, никогда не примут «европэйскую» обывательскую убогую ментальность.

Когда Оскар взял на себя руководство бандой в тридцать-сорок человек, я попросил Штертебекера, чтобы тот для начала представил мне главаря нойфарвассерской группы. Мооркене, хромой паренек лет семнадцати, сын крупного чиновника в Нойфарвассеровском союзе лоцманов, по причине физического недостатка — правая нога у него была на два сантиметра короче другой — не стал ни вспомогательным номером на зенитной батарее, ни солдатом. И хотя этот самый Мооркене сознательно и гордо выставлял напоказ свою хромоту, был он человек робкий и говорил тихим голосом. Этот все время коварно улыбающийся молодой человек считался лучшим учеником в выпускном классе Конрадовой гимназии и имел все шансы — если, конечно, русская армия не станет возражать — с отличием сдать экзамены на аттестат зрелости.

Мооркене собирался изучать философию. Так же безоговорочно, как почитал меня Штертебекер, хромой видел во мне Иисуса, ведущего за собой чистильщиков.

…Все трое начали с вводной молитвы. Банда на скамьях и на каменных плитах преклонила колени, осенила себя крестом, и Мистер, до известной степени знакомый с текстом и при профессиональной поддержке служек, запел молитву. Уже во время вступления я едва заметно шевельнул палочками. Kyrie я сопровождал более активно. Gloria in excelsior Deo — я воздал хвалу Богу на своем барабане.

Я воззвал к молитве, но вместо эпистолы из дневной литургии сделал небольшую увертюру, аллилуйя мне особенно удалась, во время Credo я заметил, как верят в меня ребята, немного приглушил свою жесть, во время Offertorium’a, дав Мистеру возможность преподнести хлеб, смешать вино с водой, позволил кадить на себя и на чашу, проследил, как ведет себя Мистер, умывая руки. Молитесь, братие, барабанил я в свете красных фонариков, подводя к перевоплощению. Это плоть моя. Oremus, пропел Мистер, подстрекаемый к тому святым распорядком службы, парни на скамьях выдали мне два варианта «Отче наш», но Мистер сумел объединить за причастием католиков и протестантов, а покуда они причащались, я пробарабанил им Confiteor. Дева пальцем указывала на Оскара, на барабанщика. Я стал преемником Христа.

Богослужение катилось как по маслу. Голос Мистера вздымался и опадал, а как же красиво преподал он благословение: помилование, прощение и отпущение, а уж когда он бросил в неф слова: Ite messa est, ступайте же, отпускаю вам, свершилось поистине духовное отпущение, после чего чисто мирское взятие под стражу могло бы теперь совершиться лишь для банды, укрепленной в вере, усиленной во имя Оскара и Иисуса.

Здесь скажу только, что эта история закончилась оправданием Оскара и казнью всех членов «новой веры».

Еще одним ключевым моментом произведения я считаю момент, когда Оскар решил снова расти. Это происходит после ухода из жизни его отца-Мацерата, перед этим также погиб тот, кого он считал своим отцом-Ян Бронски, Оскар осознает свою причастность к их гибели, понимает, что до этих пор был безответственным человеком, и решает «расти», что означает принимать всю ответственность за себя, своих близких и не только… Здесь также возникает образ растущей немецкой нации, начавшей осознавать свою вину за погубленные человеческие жизни во время Второй мировой…

Роман заканчивается подведением итогов своего тридцатилетия и решимостью жить дальше уже осознающим свою ответственность за все происходящее..

…я счел бы себя счастливым, несмотря на боязнь и детские страшилки, возноси он вместе со мной не абсолютно чужих людей, а моих живых и мертвых друзей и родных: мою бедную матушку между Мацератом и Яном Бронски, седовласую мышку мамашу Тручински с детьми Гербертом, Густой, Фрицем, Марией, и зеленщика Греффа, и его распустеху Лину, и, разумеется, наставника Бебру, и грациозную Розвиту — словом, всех тех, кто обрамлял мое сомнительное бытие, тех, кого погубило мое бытие, — а вот наверху, там, где у эскалатора иссякали силы, я желал себе вместо полицейских нечто совсем противоположное страшной Черной кухарке: чтобы как гора высилась там моя бабушка Анна Коляйчек и чтобы после благополучного подъема она впустила меня и мою свиту под свои юбки, обратно в гору.

Теперь у меня больше не осталось слов, но я должен еще обдумать, что собирается делать Оскар, когда его неизбежно выпустят из специального лечебного учреждения. Женится? Останется холостым? Покинет страну? Вернется в натурщики? Приобретет каменоломню? Соберет учеников? Станет основателем новой секты? Все возможности, которые в наши дни предоставляются тридцатилетнему, следует серьезнейшим образом проверить, а чем их и проверять, как не моим барабаном?

Только сейчас после прочтения книги «Жестяной барабан», я начинаю понимать, почему с таким ожесточением велась борьба против Г. Грасса. Ведь его судили, пытались запретить книгу, над ним издевались все источники массовой информации, но он выжил и не перестал бороться, хотя и говорил с горечью, что ощущает себя «говорящим в пустыне».

В 2012 году он написал стихотворение, в очередной раз повергшее в шок всю управленческую «элиту» общества, привыкшую к своей безнаказанности.

ТО, О ЧЕМ ДОЛЖНО БЫТЬ СКАЗАНО
Гюнтер Грасс
(перевод с нем. Майнат Абдулаева)

Почему я молчу, зачем так долго замалчиваю
То, что и так очевидно и репетируется давно
в планах-играх, в конце которых
мы все, если выживем, превратимся в какие-то безмолвные скобки?
Это присвоенное самими себе право на упреждающий удар,
который может стереть с лица земли
покоренный неким хулиганом и
вынуждаемый к организованным ликованиям
иранский народ только потому, что
его власти якобы владеют атомной бомбой.

Но только почему я запрещаю себе
называть по имени ту, другую страну,
которая вот уже много лет, - хоть и тайно, —
но все-таки владеет изо дня в день нарастающим
ядерным потенциалом,
никем не контролируемым, потому что
никакого контроля она не допускает?
Всеобщее умалчивание фактов,
которому и мое молчание покорилось,
я воспринимаю, как тяжеловесную ложь
и ограничения, угрожающие наказанием,
как только это молчание будет нарушено,
потому что вердикт „антисемитизм“ наготове, об этом пишет wordyou.ru.

Но теперь, когда из моей страны,
которую день изо дня настигают ее собственные преступления,
которые невозможно ни с чем сравнить,
и из-за которых ей все время приходится отвечать,
под натянутой на проворные губы
маской „искупления вины“,
но на деле исключительно из-за выгоды,
поставляется в Израиль очередная подводная лодка,
чья задача состоит в том, чтобы умело направить
всеуничтожающие боеголовки туда,
где даже существование одной-единственной
атомной бомбы не доказано,
я говорю то, что должно быть сказано.

Но почему я молчал до сих пор?
Потому что считал, что мое происхождение,
скованное никогда не исправимым недостатком,
запрещает мне поставить страну Израиль,
с которой я связан и хочу быть связанным,
перед этим фактом.

Почему же тогда я сейчас говорю,
состарившийся, последними чернилами:
„Атомное государство Израиль подвергает
И без того хрупкий мир угрозе“?
Потому что следует сказать то,
что возможно уже завтра окажется слишком поздно;
еще и потому, что мы, - как немцы обремененные и без того достаточно, —
можем оказаться поставщиками преступления,
которые легко можно предвидеть,
из-за чего наше соучастие
никакими оправданиями невозможно будет искупить.
И еще признаюсь: я больше не молчу,
так как я устал от лицемерия Запада,
и потому еще, что остается еще надежда
на то, что, может быть, и многие другие захотят
освободиться от молчания
и тех, кто является причиной очевидной опасности,
призовут к отказу от насилия и
смогут настоять на том, чтобы
независимый и постоянный контроль
международных инстанций
над израильским атомным потенциалом
и над иранскими атомными станциями
правительствами обеих стран будет допущен.

Только так можно помочь всем,
Израильтянам и палестинцам,
более того, всем людям, которые в этом регионе,
оккупированном безумием,
живут в тесноте и ненависти,
и в конце концов всем нам тоже
только так можно помочь.
Услышьте, люди зов настоящего немца!!!

В Израиле к спорам вокруг стихотворения подключились первые лица. Премьер-министр страны Биньямин Нетаниягу заявил, что сравнение Израиля с Ираном, который отрицает Холокост и грозит уничтожить еврейское государство, очень мало говорит об Израиле и очень много о Грассе. Он не преминул напомнить, что писатель в течение 60 лет скрывал свою службу в войсках СС (Waffen-SS). По его словам, в этом контексте неудивительно, что Грасс видит в единственном еврейском государстве угрозу мировой стабильности. - Это Иран, а не Израиль, угрожает уничтожением других государств, поддерживает террористические организации, обстреливающие ракетами мирных граждан, побивает камнями женщин, вешает гомосексуалистов и жестоко угнетает десятки миллионов своих граждан».Глава МИД Израиля Авигдор Либерман раскритиковал произведение Гюнтера Грасса, призвав европейских лидеров осудить высказывания писателя, способные усилить антисемитские настроения. «В прошлом мы уже видели, как семена антисемитизма могут перерасти в пожар, угрожающий всему человечеству», - отметил дипломат.

Ну чем вам не Оскар с его жестяным барабаном… Да, настоящий писатель не может не соответствовать своим же созданным образам. И что тут скажешь, героические поступки всегда вызывают уважение и восхищение. А все те, кто выступил против стихотворения Г.Грасса между прочим, даже не понимая, также сделали свой выбор.

О чем говорит Грасс? О том, что перед законом совести должны быть все равны, а Израиль позволяет себе лгать, как всегда надевая на себя шкурку «овцы», они де ни при чем, «агрессивен» Иран, недавно на сентябрьском вебинаре мы разбирали Иудею-родину всех евреев , на котором очень четко было показано, что если государство, начиная с истоков своего создания, использовало принцип воровства, оно всегда будет «агрессором» по отношению к другим государствам, все также, как у людей, только в масштабах государства, потому что в основе лежит совершенно жуткий страх стать раскрытым и потерять все «нажитое непосильным трудом»…

«Немецкий писатель и нобелевский лауреат Гюнтер Грасс решил ответить на критику в адрес своего стихотворения, в котором он предупреждает об опасности антииранской политики Израиля. В новом интервью DPA Грасс заявил об отказе изменить мнение, напомнив, что считает превентивные удары, которыми Иерусалим угрожает Тегерану, недопустимыми, пишет Tagesspiegel.

Единственная ошибка, с которой готов согласиться автор, состоит в том, что он писал про Израиль в целом, а не про нынешнее израильское правительство. Он отметил, что к этой стране в целом испытывает глубокую симпатию. В интервью ARD Граcс отверг обвинения в антисемитизме. Он подчеркивает, что впервые так полно высказывается по этой проблеме и что критикует политику не только Израиля, но и Германии, власти которой продают вооружение еврейскому государству.

В конце концов 1959 года «Жестяной барабан» появился в печати и имел мировой успех. История возникновения романа начерчена Грассом в его статье «Ретроспективный взгляд на «Жестяной барабан» - или автор как сомнительный свидетель. Свидетельство в собственном деле».

В книге Грасс разворачивает историю Германии с начала XX века и до его середины, в сущности, до времени написания романа. Важнейшие моменты этой истории отражаются особым способом в жизнеописаниях четырех поколений мещанской семьи, ее родственников, знакомых, соседей, т. е. круга лиц, которые сопровождают каждого в его жизни. Кто же он такой, тот, кто задает тон рассказу, смешивает краски, владеет искривленным зеркалом? Его зовут Оскар Мацерат, и его имя для почитателей литературы давно уже стало нарицательным. Наверное, этот литературный герой - наибольшее художественное открытие Грасса. Оскар наряду с Грегором Замза из «Преобразование» Ф. Кафки - наиболее приметная, особенно впечатляющая фигура во всей литературе Европы XX века.

Он карлик. По собственному желанию он перестал расти в трехлетнем возрасте. Он устроил это умно и хитро: упал в люк, который отец забыл затворить, скатился по ступенькам в подвал. Эта мучительная операция прекратила его дальнейший рост, он так и остается трехлетним с виду. Детский вид (необходимо еще не забыть о его белокурых кудрях и невинных голубых глазках) делают его особо опасным наблюдателем жизни взрослых. Никто не воспринимает фальшивого ребенка серьезно, никто не скрывает от него всяческие непривлекательные детали своего существования. Для маленького наблюдателя Оскара с его фальшивой наивностью не существует ничего святого, никаких моральных табу. В три года он получил в подарок жестяной барабан, который стал его любимой игрушкой и сопровождает его в жизни. На барабане он выбивает палочками все, что он должны сказать или рассказать (конечно, с детства у него сменилось много таких барабанов). Ясно, что барабан в романе задуман как символ, аллегория, метафора. Он выступает как символ искусства, на котором непривычный хронист рассказывает историю своей семьи, свою собственную и своей отчизны.